Summary: Из истории вопроса.Проблема существования в Большеземельской тундре и на полуострове Ямал некоего загадочного народа, получившего в ненецких преданиях имя «сиртя», в отече ...

Из истории вопроса. Проблема существования в Большеземельской тундре и на полуострове Ямал некоего загадочного народа, получившего в ненецких преданиях имя «сиртя», в отечественной этнографии отнюдь не нова. Ее давно уже стремились обосновать, ссылаясь на неоднократные указания письменных источников о том, что в средневековье на Крайнем Севере, по обе стороны Полярного Урала, наряду с печерой, югрой и самоядью, присутствовал еще какой-то этнический элемент. Правда, в подобных сообщениях было много неясного и легендарного, но вместе с тем и интересного, не позволяющего попросту отмахнуться от нижеприводимых свидетельств.

На первом месте стоит известный рассказ Гюряты Роговича, услышанный летописцем от ладожан в 1114 г. (хотя в «Повести временных лет» он помещен под 1096 г.), в котором привлекает внимание такой отрывок: «Югра же рекоша отроку моему: дивно мы находихом чюдо, его же несмы слышали преже сих лет, се ж третьее лето поча быти, суть горы заидуче в луку моря, им же высота ако до небес, и в горах тех кличь велик и говор, и секут гору, хотяще высечися; и в горе той просечено оконце мало, и туде молвят, и есть не разумети языку их, но кажуть на железо, и помовають рукою, просяще железа; и аще кто даст им ножь ли, ли секиру, и они дають скорою противу. Есть же путь до гор тех непроходим пропастьми, снегом и лесом, темже не доходим их всегда» (Повесть временных лет..., стр. 227).

Комментарии к этому наивному, на первый взгляд, рассказу обычно сводятся к тому, что югричи, очевидные предки северных хантов, занимались «немым» обменом с каким-то очень отсталым охотничьим населением, жившим от них «подаль на полунощии». Подобная трактовка не раскрывает всей сути рассказа Роговича и ее необходимо расширить.

Во-первых, неизвестно, что югричи непосредственно сами общались с этим загадочным народом; напротив, они подчеркивали, что «путь до гор тех непроходим... не доходим их всегда». Значит, легенду эту они от кого-то заимствовали и не столь давно: «...Его же несмы слышали преже сих лет, се же третьее лето поча быти».

Во-вторых, поразившее югричей «чюдо» определенно приурочено к высоким горам, которые заходят «в луку моря», т. е. к хребту Пай-Хой на Югорском полуострове, где в XI—XII вв., надо полагать, кочевала «каменская самоядь». Сказание «О человецех, незнаемых на восточной стране» (конец XV в.) об этой «самояди» сообщало: «Облежит около Югорские земли. А живут по горам по высоким, а ездят на оленях и на собаках» (Титов, 1890, стр. 6). Напрашивается вывод, что об упомянутом выше «чюде» югричи, вряд ли когда расселявшиеся севернее устья р. Оби, узнали именно от «Каменской самояди».

В-третьих, необходимо учесть, что летописный рассказ о людях неведомого языка, живущих в недрах гор, удивительно совпадает с ненецкими легендами об «ушедшем в землю» — в горы и тундровые сопки — народе сиртя, имевшем быт, во многом отличавшийся от быта ненцев-оленеводов.

В науке обращено внимание и на то, что рассказ Гюряты Роговича в какой-то степени перекликается с более ранними арабскими известиями о народе, обитавшем на побережье Северного моря, отгороженном от всего мира непроходимыми горами, и занимавшемся морским промыслом (Ковалевский, 1950). В работе Б. Н. Заходера — своего рода экстракте из арабских сочинений IX—X вв.— об этом народе сказано: «За (страною) иура (находятся) береговые люди; они плавают в море без нужды и цели. Далее находится Черная земля, а в море водится рыба, клыки которой употребляются на различного рода поделки: ручки для кинжалов и т. д.» (1962, стр. 29). Любопытно, что сказание «О человецех незнаемых» как бы подтверждает арабскую версию: «На Восточной стране, за Югорской землею... над морем живут иная Самоедь такова: линная словет; лете месяц живут в море, а сухе не живут того для» (Титов, 1890, стр. 3-4).

Последним звеном в средневековой письменной традиции о несамодийском населении прибрежий Ледовитого океана принято считать информацию П. Ламартиньера (1653 г.) о «борандайцах» — охотниках и рыболовах большеземельского побережья Баренцева моря (в районе мыса Варандей), которые жили в хижинах, сложенных из костей морских животных и дерна и заметно отличных от тундровых оленных ненцев (Ламартиньер, 1912). Версию о барандайцах как оседлых приморских зверобоях аборигенного несамодийского происхождения на протяжении многих лет отстаивал В. Н. Чернецов (1935, 1957). Не подлежит сомнению, что приведенные материалы сами по себе очень интересны, но нуждаются в более солидном обосновании. Академик И. Лепехин, зная распространенные на Европейском Севере легенды о «чудском народе», стремился найти его реальные следы в виде археологических памятников. Благодаря сообщениям информаторов И. Лепехин смог сделать примечательную запись: "Вся самоедская земля в Мезенском округе наполнена запустевшими жилищами некогда древнего народа. Находят оные на многих местах: при озерах, на тундре, в лесах, при речках, сделанные в горах и холмах наподобие пещер с отверстиями, подобными дверям. В сих пещерах обретают печи и находят железные, медные и глиняные домашних вещей обломки» (1805, стр. 203).

А. Шренк, совершивший в 1837 г. большую поездку по Большеземельской тундре, существенно уточнил и дополнил эти сведения. «Чудские пещеры» с остатками материальной культуры (к сожалению, безвозвратно погибшими для науки) он обнаружил в низовьях р. Коротаихи, впадающей в Баренцево море к востоку от Варандея и к западу от Югорского полуострова и хребта Пай-Хой. Здесь же Шренк впервые записал подлинные ненецкие предания о сиртя — кочевых охотниках тундры и морского побережья, промышлявших диких оленей, рыбу и морского зверя, говоривших на языке, отличном от ненецкого, и в конце концов скрывшихся навсегда под землей (Schrenk, 1843).

Ненецкие рассказы о большеземельских сиртя не миновали и наблюдательного миссионера Вениамина, писавшего: «Река Коротаиха замечательна обилием рыбных промыслов и чудскими земляными пещерами, в которых, по самоедским преданиям, когда-то в древности жила Чудь. Пещеры эти в десяти верстах от устья, на правом берегу, на косогоре, который издревле по-самоедски назывался Сирте-ся - «Чудская гора» (1855, стр. 89).

В советское время интересующая нас проблема плодотворно разрабатывалась В. Н. Чернецовым (1935), который, побывав на Ямале, не только собрал разнообразные сказания о сиртя, но и обнаружил памятники древнейшей культуры, оставленные скорее сиртя, чем позднейшими ненцами. Согласно опубликованным им преданиям, ненцы, пришедшие на Ямал, встретили там население, обитавшее на побережье в земляных домах и промышлявшее морского зверя. Это и были сиртя, не знавшие оленеводства, с которыми ненцам приходилось воевать, а иногда и вступать в браки. Ненцы были убеждены, что последние сиртя еще за четыре - шесть поколений до наших дней, встречались кое-где на Северном Ямале, а затем окончательно исчезли.

В. Н. Чернецов дважды опубликовал важный археологический материал из землянок на мысе Тиутей-сале при слиянии рек Сер-яха и Тиутей-яха (на западном побережье Ямала под 71°30' с. ш.), который он датировал VI—IX вв. и не без оснований приписывал сиртя (1957).

М. Г. Левин всецело поддерживал сложившуюся на основании помянутых материалов точку зрения о том, что сир