Summary: Полуостров Ямал до сих пор прочно удерживается в ранге «белого пятна» на археологической карте циркумполярной зоны Евразии и Америки. Американская Арктика, Гренландия, Фен ...

Полуостров Ямал до сих пор прочно удерживается в ранге «белого пятна» на археологической карте циркумполярной зоны Евразии и Америки. Американская Арктика, Гренландия, Фенноскандия, Кольский полуостров, северо-восток Сибири известны достаточно для того, чтобы дискутировать о частностях. На территориях Малоземельской и Большеземельской тундр зафиксировано большое количество памятников от эпохи камня до позднего средневековья. Полуостров Таймыр перестал быть «белым пятном» в результате выхода монографии Л.П.Хлобыстина (Хлобыстин, 1998). Ямал же по прежнему является по выражению В. Фитцхью^[1] «призрачным берегом арктических древностей» (Fitzhugh, 1997). Между тем, археологические исследования, проведенные там в последние годы (1995-1997гг.) позволяют несколько рассеять эту «призрачность» и поставить ямальскую археологию на более или менее прочное основание из фактов анализа раскопочных материалов, радиокарбоновых и дендрохронологических дат, палеозоологических и палеоклиматических исследований.

Постановка проблемы: В статье я попытаюсь ответить на два вопроса:

1. Как появились наиболее «живучие» гипотезы в Ямальской археологии?

2. Как они согласуются с фактами, полученными в результате новых исследований?

По следам В.Н. Чернецова или о роли личности в археологии (20-е – 50-е годы).

Роль В.Н.Чернецова, как основателя Западносибирской археологии утверждена в науке, с констатации этого факта начинается почти каждая работа, касающаяся археологии любой части Обь-Иртышского бассейна или полярной зоны Западной Сибири. Нет сомнения, что им был заложен фундамент всех последующих построений, но поставлю вопрос иначе: какую цель он ставил перед собой, закладывая этот фундамент, создавая первую для Западносибирских древностей культурно-хронологическую схему? Внимательное изучение работ Валерия Николаевича приводит меня к мысли, что главными для него были этногенетические построения, а фундамент из археологических культур должен был служить лишь почвой для исторических корней культуры обских угров, которые он прослеживал вплоть до эпохи неолита. В результате, этнографические приоритеты определяли археологические выводы, а не наоборот, что было бы логичнее. Характерным примером является судьба его работ на полуострове Ямал.

История изучения Ямальских древностей, фактически, началась в 1928 году, когда руководитель экспедиции Уральского комитета Севера В.П.Евладов открыл первый археологический памятник на Ямале на мысу Тиутей (Моржовый мыс): «Я рассказал (Н.Котовщиковой - Н.Ф.) о моем открытии поселений сказочных людей «сирите» на мысе Тиутей. Это ее очень заинтересовало» ( Евладов, 1992, с. 207; на этот сюжет обратил мое внимание А.В.Головнев - Н.Ф.). 31 мая 1929 года член экспедиции научно-исследовательской секции Комитета Севера В.Н.Чернецов прибыл на мыс Тиутей с целью изучения этих поселений. Будущему основоположнику Западно-Сибирской археологии, в то время - студенту, было 24 года. В результате обследования района, а именно, части берега Карского моря и залива, образованного слиянием рек Тиутей-яха и Сер-яха, В.Н.Чернецов зафиксировал два археологических памятника: поселение и дюнную стоянку. Итоги этих работ, дополненные его изысканиями на самом севере полуострова на мысу Хаен, были опубликованы в 1935 году в статье «Древняя приморская культура на полуострове Я-мал» в журнале «Советская этнография». Впоследствии он еще раз остановился на них в своих капитальных трудах «Древняя история Нижнего Приобья» (1953) и «Нижнее Приобье в I тыс.н.э.» (1957). Статья 1935 года скоро стала известна не только в СССР, но и за рубежом, породив массу откликов и дискуссий. Выход в свет в 1974 году английского перевода основных работ по археологии Нижнего Приобья, принадлежащих В.Н.Чернецову и В.И.Мошинской (Chernetsov, Mozhinskaya, 1974), окончательно закрепили их точку зрения на древности Ямала в умах западных коллег. В отечественной же археологии авторитет В.Н.Чернецова был столь велик, что никому не приходило в голову анализировать основания его концепции.

Относясь с глубочайшим уважением к личности и деятельности В.Н.Чернецова, рискну, тем не менее, предложить критический разбор его данных о культуре древних обитателей Ямала. Необходимость такой работы давно назрела, так как проводимые нами в последние годы археологические работы на полуострове Ямал (памятники микрорайона Тиутей, городище Ярте VI) заставляют пересмотреть многие из его выводов. С этой целью позволю себе обратиться непосредственно к работам В.Н.Чернецова, а именно: его дневниковым записям лета 1929 года, опубликованным в 1987 году в издательстве Томского университета (Источники по этнографии Западной Сибири, Томск, изд-во Томского университета, 1987); статье 1935 года и вышеупомянутым публикациям в МИА-35 и МИА-58 (1953 и 1957 гг.). Для простоты восприятия факты будут сгруппированы по следующим сюжетам: 1) Что В.Н.Чернецов производил на мысу Тиутей: разведочные работы с ограниченной шурфовкой или более - менее стационарные раскопки? 2) Что он зафиксировал на поселении Тиутей-Сале: землянки, то есть остатки углубленных в грунт жилищ, выглядевших в его время как впадины, или следы наземных жилищ? 3) Анализ находок на поверхности и в культурном слое, в том числе, находок костей животных. 4) Незначительный сюжет об эполетообразной застежке, вызвавший неожиданно серьезный резонанс. 5) Некоторые вопросы интерпретации результатов.

Сюжет первый: разведка или раскопки? В.Н.Чернецов, как уже упоминалось выше, прибыл на мыс Тиутей 31 мая 1929 года. Не совсем ясно, сколько всего времени он там провел, так как трагическая смерть от скоротечной цинги Н.А.Котовщиковой, заставила его свернуть работы и срочно выехать на север Ямала. Последняя дневниковая запись с мыса Тиутей датируется 15 июня, а запись 17 июля (последняя из Ямальских) сделана уже в чуме самоеда Сэйко Ямал близ устья р.Тамбей, на противоположном берегу Ямала. К сожалению, точно восстановить события и даты, практически, невозможно, но можно представить их более или менее вероятную модель. Н.А.Котовщикова умерла 16 или 17 июня, вскоре после этого в ее временный лагерь прибыл К.Ратнер, также участник этой экспедиции. Надо полагать, что К.Ратнер постарался сообщить о случившемся В.Н.Чернецову как можно скорее, но у последнего не было рации, поэтому известие к нему, скорее всего, пришло с ближайшей фактории с оказией. Предположим, от момента события до получения В.Н.Чернецовым известия прошло 10 дней - это довольно маленький срок для Ямальской тундры 20-х годов. Следовательно, В.Н.Чернецов, вероятно, узнал о случившейся трагедии 25-27 июня, и выехал из своего лагеря 28-29 июня. 17 июля, как достоверно известно, он был на р. Тамбей. Сколько дней ему потребовалось, чтобы пересечь Ямал с запада на восток? По-видимому, временной отрезок чуть более двух недель, с момента его предполагаемого выезда до зафиксированного прибытия в устье р.Тамбей и был временем его пути. Для сравнения: маршрут от мыса Марре-Сале до р. Морды-Яха, который приблизительно вдвое короче расстояния от мыса Тиутей до р.Тамбей, он прошел более чем за 20 дней, с 23 августа по 13 сентября «на восьми нартах с легким грузом» (Источники, 1987, с. 50). Естественно, в устье р.Тамбей он пытался добраться так быстро, как это возможно, и, тем не менее, своих оленей у него не было, их нужно было брать в чумах у ненцев, ему необходимо было как минимум две нарты, для того, чтобы вывезти снаряжение и добытые материалы, и так далее. Словом, вряд ли будет ошибкой считать, что В.Н.Чернецов свернул свои работы на мысу Тиутей около 26-27 июня. Обратимся еще раз к дневниковым записям, которые доведены до 15 июня. До этого срока нет ни одной записи о раскопках на поселении. Более того, снег в этой местности сходит окончательно только в июле, а многолетнемерзлые почвы не протаивают в течении всего лета на глубину большую 15 - 20 см. от поверхности. Что и подтверждают записи в дневнике: от 1.06 «холм еще не совсем обтаял» (Источники, 1987, с. 110); от 2.06 и 3.06 «буран ююз, 3-5 баллов...», «сегодня буран еще сильнее...» (Источники, 1987, с.111). Только 7.06 В.Н.Чернецов еще раз посещает поселение: « холм почти обтаял» (Источники, 1987, с. 113). Запись от 9.06 «каждый раз, посещая (курсив мой - Н.Ф.) стоянку...» (Источники, 1987, с. 114), от 13.06: «зашел на холм...» (Источники, 1987, с. 116). Таким образом, до 15.06 упоминания о раскопках нет. В оставшиеся до отъезда 10-11 дней, учитывая ситуацию с многолетней мерзлотой, В.Н.Чернецов мог, в лучшем случае, разобрать несколько кочек из разрушенных ненцами фрагментов культурного слоя, и зачистить границы разрушений с целью выяснения его мощности. Тем не менее, в статье 1935 года он пишет именно о раскопках поселения на мысу Тиутей: « раскопки были произведены ...» (Чернецов,1935, с. 110). Да и весь контекст его рассуждений о конструкции жилищ и их отдельных деталях, приводил читателя к стойкому убеждению, что в основе его рассуждений лежат именно результаты раскопок сооружений. Лишь один раз он обмолвился: «Известие о внезапной смерти моего товарища по экспедиции заставило меня бросить начатую разведку (курсив мой - Н.Ф.) и выехать к месту ее смерти» (Чернецов,1935, с. 110). Представление о раскопках В.Н. Чернецовым жилищ на мысу Тиутей было настолько прочным, что никогда не подвергалось сомнению: « Им были открыты и раскопаны жилые комплексы на мысах Тиутей-сале и Хэйн-Сале.» (Предисловие к сборнику статей, посвященных памяти В.Н.Чернецова. Москва, 1973 г.) Между тем, этот сюжет представляется достаточно принципиальным, поскольку дает основание судить о надежности информации, сообщаемой В.Н.Чернецовым далее. Итак, кажется можно считать установленным, что В.Н.Чернецов не производил раскопок на Тиутей-Сале, ограничившись незначительными по объему работами: шурфовкой или зачистками обнажений культурного слоя.

Сюжет второй: землянки или наземные жилища? В статье 1935 года В.Н.Чернецов называет остатки жилищ землянками: «...группа из трех землянок расположена на краю берегового обрыва...» (Чернецов,1935, с. 111-112). И далее: «Характер землянок удалось восстановить лишь частично, так как они сильно были разрушены ненцами, неоднократно раскапывавшими их в поисках медных предметов. Можно лишь указать, что они были круглые, одна диаметром 7 метров, две другие несколько менее. В центре землянки помещался очаг. По окружности землянок можно обнаружить остатки вертикальных столбов, но конструкцию кровли восстановить не удалось...» (Чернецов, 1935, с. 112). Представление о том, что В.Н.Чернецов обнаружил на поселении Тиутей-Сале остатки углубленных в грунт жилищ , землянок, кочует из работы в работу, не вызывая ни у кого ни малейшего сомнения. Обратимся снова к дневниковым записям: «...я повернул на ВСВ по направлению к устью Сэр-яга, где в бинокль был виден обтаявший холм сиртя ма» (Источники, 1987, с. 110). И далее В.Н.Чернецов описывает почти ежедневные посещения этого холма, разрушения культурного слоя, случившиеся в результате «раскопок» производимых ненцами. В записи от 13.06 читаем: «В стороне от холма-3...» (Источники, 1987, с. 116). Кстати, на приведенной в статье 1935 года иллюстрации под названием «Землянка на мысу Тиутей-сале» (Чернецов,1935, с. 115, рис.3) сооружение выглядит именно как холм, а не углубление. История превращение холмов в землянки становится понятной, если вспомнить, что В.Н.Чернецов был учеником В.Г. Богораза и не только находился всецело под влиянием и обаянием его теорий, но и имел прямые инструкции поискать на Ямале следы древней культуры, ориентированной на морскую охоту. Найдя холмы, состоящие из культурного слоя, и не имея физической возможности провести их раскопки и разобраться в характере напластований, он посчитал их итогом разрушения жилищ типа подземных построек эскимосов, а сами напластования, достигавшие мощности 40 см - остатками кровли.

Здесь необходимо отметить следующее: почвенные условия в местной тундре таковы, что при снятии 20 см. верхнего слоя последующие слои тут же превращаются в мокнущую, иногда даже полужидкую субстанцию, требующую проведения дренажных работ даже только для разборки культурного слоя, не говоря уже о невозможности обитания на ней. Но В.Н.Чернецов был абсолютно уверен в том, что нашел следы углубленных жилищ. Более того, когда через много лет они с В.И.Мошинской раскопали жилище усть-полуйского времени в Салехарде (Мошинская, 1953), то в интерпретации его исходили опять же из пресловутой теории эскимосоподобия. Так, описав фиксирующуюся вдоль одной из стенок жилища канавку и посчитав ее дренажным сооружением (что, вероятно, совершенно справедливо), и далее приведя аналогии в конструкции построек у нарымских селькупов, автор статьи (и отчета) дальнейшие аналогии ищет на северо-востоке Азии: у айнов и чукчей. А затем следует весьма многозначительный вывод: «Очевидное (курсив мой - Н.Ф.) сходство в конструкции салехардской землянки с подземными жилищами северо-востока Азии является еще одним штрихом, характеризующим древнюю культуру Нижнего Приобья и близость ее с палеоазиатскими культурами северо-востока Азии» ( Мошинская, 1953, с. 182).

Сюжет третий: находки. Описывая кости животных, обнаруженные как на поверхности, так и в культурном слое, В.Н.Чернецов в статье 1935 года пишет: «Подавляющее количество костей принадлежало морскому зверю, преимущественно моржу, черепа которого можно найти вокруг землянок десятками. Кости сухопутных животных встречаются в значительно меньшем количестве». В работе 1957 г.: «Вокруг землянок можно было найти десятки черепов моржей.» (курсив мой - Н.Ф.) Цитирую дневниковые записи: «Что сразу бросается в глаза, так это обилие костей. С краю лежит несколько моржовых черепов (курсив мой - Н.Ф.), уже почти истлевших, а по всему холму разбросаны кости как ластоногих, так и оленей..., песцов, птиц (несколько лебединых) и обломок мамонтового клыка» (Источники, 1987, с. 110). Не менее интересную трансформацию претерпевают останки кита. Запись в дневнике от 8.06: «На самой середине холма нашел кусок китового уса» (Источники, 1987, с. 113), и далее, среди описания находок опять же упоминаются два фрагмента пластинок из китового уса. В статье 1935 г.: «Здесь были найдены остатки моржа, тюленя, кита, белого медведя, песца и северного оленя.» (Чернецов, 1935, с. 112). Наконец, в работе 1957 г. читаем «здесь найдены кости моржа, тюленя, кита, белого медведя, песца и северного оленя» (Чернецов, 1957. с. 193; курсив всюду мой - Н.Ф.). Поясню разницу. Находки пластин китового уса в культурном слое памятников Приполярья и Заполярья не редкость, даже если памятник удален от морского побережья, и ни в коем случае не являются свидетельством занятия морским зверобойным промыслом. Кости кита, даже если они не добыты в результате охоты, а являются остатками выброшенной на берег китовой туши, дают совершенно другой контекст культуры, тем более на Тиутей-Сале, где выброс туши по природным условиям весьма проблематичен. Итак, приходится констатировать, что резкое «увеличение» количества моржовых черепов по сравнению с дневниковыми записями, а также «появление» костей кита являются влиянием изначально заданной гипотезы о приморском характере культуры населения Тиутей-Сале. Небольшое недоразумение произошло и с находками на дюнной стоянке (второй памятник, найденный и обследованный В.Н.Чернецовым в районе мыса Тиутей, расположенный непосредственно на берегу Карского моря). В статье 1935 года после описания керамики читаем: «кроме перечисленных предметов на дюнах был найден кусочек листовой меди и обломок совершенно изоржавевшего железного предмета вроде ножа» (Чернецов, 1935, с. 111). Эти строчки отсутствуют в работе 1953 г. Опять же, умолчание довольно серьезное. Дело в том, что «кусочек листовой меди», вернее, фрагмент стенки медного котла, как и железный нож, никак не могли оказаться в материале памятника, который в 1953 г. В.Н.Чернецовым был отнесен к самому началу железного века, к доустьполуйскому времени.

Маленький сюжет об эполетообразной застежке, породивший значительные отклики и даже дискуссии, выглядит следующим образом. В.Н.Чернецов приводит в статье 1935 г. рисунок эполетообразной застежки пьяноборского типа и пишет следующее: «...бронзовые предметы, найденные ненцами в условиях, видимо, схожих с землянками Тиутей-Сале. Из этих предметов мне известны: бронзовая эполетообразная застежка пьяноборского типа с изображением медведя...» (Чернецов, 1935, с. 123). В дневниковых записях ситуация выглядит несколько иной: «В чуме Нюмзи Вануйты я увидал пояс с украшениями на нем, несомненно древнего происхождения... он сказал, что пояс не его, и он не знает, чей» (Источники, 1987, с. 61 - 62). Сюжет этот в контексте его рассуждений не имеет никакого значения, но, повторюсь, он получил неожиданно большой резонанс, о чем речь пойдет ниже.

Сюжет пятый: некоторые вопросы интерпретации результатов. В заключительной части статьи 1935 года В.Н.Чернецов приводит данные о приморской культуре из описаний путешественников ХУ1 - ХУП вв., касающиеся региона Баренцева моря, островов Варандея, Вайгача и Новой Земли. И делает окончательный вывод: «Итак, на основании раскопочного и литературного материала можно установить основные моменты, характеризующие древнюю культуру побережья Баренцева и Карского морей. Экономической базой этой культуры являлась охота, в основном на морского зверя, причем ряд данных позволяет говорить о высоком (так ! - Н.Ф.) развитии морского зверобойного промысла. ...Параллельно с этим следует отметить широкое бытование гарпуна, по типу схожего с палеоазиатско-эскимосским. О степени развитости морского промысла можно судить также по наличию кожаного каюка...» (Чернецов, 1935, с. 130). Во-первых, вызывает удивление упоминание гарпунов «палеоазиатско-эскимосского типа». Для эскимосских культур северо-востока Азии и севера Америки характерны поворотные костяные гарпуны, ничего похожего на которые в памятниках Ямала не встречено. В рисунках, иллюстрирующих материалы В.Н.Чернецова из раскопок (?) на Хаэн-Сале приведен обломок железного изделия, которое он считает обломком гарпуна, и которое может быть фрагментом наконечника стрелы типа срезень (Чернецов, 1935, с. 121, табл. Ш, 4). Об остальных он упоминает в тексте: «Во всех землянках найдены несколько наконечников гарпунов, все они более или менее однообразной треугольной формы» (Чернецов, 1935, с. 120). Даже если эти орудия и являлись фрагментами или наконечниками гарпунов, ничего общего с палеоазиатскими они не имеют. Во-вторых, система доказательств наличия культуры морских зверобоев строится по схеме: описывается некая сумма археологических фактов, далее приводятся этнографические данные, приблизительно с этой территории, без связи с археологическими фактами, потом, в результате, общая концепция создается, исходя из данных этнографии или письменных источников, а факты археологии служат, в лучшем случае, иллюстрацией к ней. Хорошим примером является история с каюками, которые перекочевав из записок путешественников ХУ1-ХУП вв., стали элементом ямальских археологических культур и одним из доказательств их «зверобойности».

Category: Pусский язык Углубленное чтение
Key words：