Изучение вопроса о том, когда на Енисее впервые появились носители наименования [ред. правка; д.б.: названия] «кыргыз», откуда они пришли, какие памятники оставили и какое общество создали, затруднено условностью самого имени древнего народа. Во-первых, используемое ныне название «кыргыз» применяется по сходству термина «кыркыз» тюркских рунических текстов с реконструкциями чтения древнекитайских иероглифов, из которого и восстанавливается исходное некитайское слово. В разные эпохи одни и те же названия записывались китайскими летописцами по-разному; по-разному читались и сами иероглифы, используемые для записи некитайских слов. Из этой лингвистической коллизии произошли многие дискуссии, разбор которых не входит в нашу задачу. Ниже принимается решение, предложенное крупнейшим специалистом по исторической фонетике китайского языка С.Е. Яхонтовым: «киргизы (кыркызы) впервые упоминаются в китайских исторических сочинениях под названием гэгунь, гяньгунь; позднее они называются гегу и хягясы. Все эти транскрипции отражают одну и ту же исходную форму и рассматриваются китайскими историками как равнозначные». [1]

Во-вторых, локализации носителей названия «кыргыз» в древнекитайских источниках разноречивы, а значит, их археологическая идентификация не всегда очевидна. Древнейшие кыргызы (гэгунь) жили к северу от Ордоса и в 201 г. до н.э. были в числе других племён разбиты хуннами под предводительством шанъюя Модэ. [2] Затем кыргызы ханьского времени под именем гяньгунь помещаются летописью куда-то [ред. правка; д.б.: где-то... и далее соотв. падежи] в Северное Притяньшанье или в Джунгарию в связи с повествованием о шанъюе Чжичжи. [3] Там же, где-то в нынешнем Синьцзяне, они обитали в эпохи Троецарствия и Шести династий, и упоминаются как хэгу в числе раннетелеских племён (гаогюйских поколений). [4] К сожалению, точная археологическая идентификация кыргызов на всех этих этапах истории данного названия пока невозможна.

Первые носители названия «кыргыз», обитающие на Среднем Енисее, упоминаются летописями в пересказе древнетюркских генеалогических преданий, согласно которым раннетюркское владение Цигу (Кыргыз) располагалось между реками Афу (Абакан) и Гянь (Енисей). [5] Д.Г. Савинов в ряде работ [6] обосновал соотносимость с «владением Цигу» памятников тепсейского этапа таштыкской культуры по периодизации М.П. Грязнова, [7] т.е. склепов — «могил с бюстовыми масками» (по терминологии С.А. Теплоухова). Сопоставление этого вывода с разработанной С.Г. Кляшторным [8] периодизацией ранней истории племени ашина, основателей Первого тюркского каганата, даёт наиболее вероятную дату образования енисейского владения кыргызов — около 460 г., опорную и для хронологии склепов таштыкской культуры, которые, таким образом, и следует считать раннекыргызскими памятниками.

(461/462)

Тезис о появлении кыргызов на Среднем Енисее именно в рамках миграций алтайского периода истории раннетюркских племён должен быть проверен анализом имеющегося вещественного материала.

Соотношение населения, оставившего склепы таштыкского типа, с местными племенами наглядно отразилось в имитации внешнего вида «классических» склепов т.н. «малыми склепами», по ряду черт внутреннего устройства и особенностям похоронного обряда продолжающими традиции предшествующей оглахтинской культуры грунтовых могил, [9] — новое население явно доминировало, хотя, несомненно, и смешивалось с аборигенами. Должна ли идти речь о завоевании, было ли это проникновение какого-то иного рода, не ясно; но сложность этносоциальной структуры таштыкского общества запечатлелась в устройстве погребальных памятников вполне однозначно.

Таштыкские склепы подробно охарактеризованы в литературе, [10] и здесь достаточно выделить ряд культурогенетических обстоятельств. В составе культуры склепов, кроме неизбежного местного субстрата, присутствуют компоненты как восточного (хуннского и китайского), так и западного происхождения; хуннской следует признать, например, общую конструкцию погребальных камер, а также ряд элементов декора цельнолитых шпеньковых пряжек; [11] к числу западных относятся, прежде всего, некоторые типы язычковых пряжек и, возможно, традиция своеобразнейших погребальных урн, «бюстовых масок» — антропоморфных вместилищ кремированного праха, в чём-то сопоставимых со статуарными оссуариями западных областей Средней Азии; во многом неясно происхождение таштыкской изобразительной традиции, представленной тонкими гравировками на различных материалах и мелкой пластикой. В таштыкских изображениях, как отмечалось в литературе, видны черты хуннского и китайского влияния, но ход сложения таштыкского стиля до сих пор ещё не прослежен с необходимой подробностью. Примечательно, что именно конкретные механизмы осуществления культурной преемственности и развития оказываются наименее изученными и в других случаях; объясняется это недостатком сравнительного материала из ключевых контактных областей — современных территорий Монголии и Северного Китая.

Особое место в специфике культуры таштыкских склепов занимают поясные гарнитуры, представленные большой серией бронзовых вотивных моделей из могил и сборов, а также единичными находками полнофункциональных вещей и их фрагментов. Пояс, будучи престижным, социально знаковым элементом костюма, в своих морфологических особенностях запечатлевает культурные обстоятельства и связи, существенные в представлениях самих обладателей наборных «кушаков».

Культурный контекст таштыкских поясов раскрывается благодаря петроглифам, на которых различимы связанные с поясом датируемые реалии — это изображения персонажей в длиннополых одеждах на Ошкольской писанице и других памятниках, сосредоточенных в северной части таштыкского ареала. [12]Здесь в позиции поясных пряжек изображены парные волютообразные фигуры — предметы фурнитуры, очень похожие на специфически таштыкские двурамчатые пряжки и накладки (Рис. 1, 1-2), а также схематично изображенные подвески (вероятно, ремешки), с косой штриховкой или без неё. Положение подвесок позволяет предполагать, что у некоторых персонажей не по одному, а по два пояса — обычная практика у раннесредневековых народов горно-степных областей.

Подвески завершаются различными фигурами; в случаях со штриховкой это колечки — видимо, изображения изредка встречающихся пряжек и простых рамок с круглым просветом; [13] в случае с тонкими незаштрихованными «ремешками» одну из подвесок завершает чёткое изображение В-образной язычковой пряжки; это — датирующее

(462/463)

Рис. 1. 1, 1a — Ошкольская писаница, фрагмент; высота фигуры — 16 см (по С.В. Панковой). 2-5 — пряжки из таштыкских склепов: 2— Ташебинский чаатас, скл. 2 (по Э.Б. Вадецкой); 3 — Сырский чаатас, скл. 1, 4-5 — Изыхский чаатас, скл. 1 (по Л.Р. Кызласову); масштабная линейка для 2-5 — 1 см.

(Открыть Рис. 1 в новом окне)

обстоятельство [14] для всех сюжетно и стилистически близких изображений данной группы, синхронизирующее её с «классическими» таштыкскими склепами второй половины V-VI вв., содержавшими В-образные пряжки (Рис. 1, ср. 1а и 3-5). [15] Другая подвеска того же пояса заканчивается фигурой, напоминающей таштыкские пряжки с трапециевидно-вогнутыми рамками; «чтение» этого рисунка уже не столь однозначно, но если оно верно, то не меняет даты.

Петроглифы рассматриваемой группы иногда считают изображениями иноземцев — послов или проповедников. Однако эти гравировки найдены в пределах таштыкского ареала, выполнены в таштыкской технике и по реалиям датируются таштыкским временем, т.е. сами рисунки, безусловно, таштыкские; к той же культуре относятся и изображённые в ряде случаев пояса (на два десятка опубликованных фигур приходится не менее пяти с изображениями поясов, из них не менее трёх уверенно атрибутируются как таштыкские), а потому усматривать здесь иноземцев методически неверно. Скорее всего, перед нами — особая социальная группа таштыкского общества. Китайские (т.е. указанные С.В. Панковой в качестве аналогий головные уборы тунтяньгуань) и турфанские иконографические параллели не отменяют приоритетной атрибуции по местным реалиям, а лишь дополняют проблематику компонентного анализа таштыкской культуры в целом и её изобразительной традиции в частности. Сюжетное своеобразие данных гравировок среди прочих таштыкских рисунков говорит не о том, что здесь изображены чужаки или тем более служители каких-то экзотических для Южной Сибири культов (без однозначно атрибутируемых индикаторов конфессиональной принадлежности рассуждения такого рода всегда умозрительны, а то и фантастичны), а лишь о том, что наши сведения о таштыкской палеоэтнографии, как и о структуре таштыкского общества, недостаточно подробны.

В отличие от персонажей в длиннополых одеждах, изображаемые на гравировках и миниатюрах рядовые воины, всадники и охо