Одна из наиболее интересных проблем в иранской мифологии — вопрос о тех фантастических полиморфных чудовищах, представления о которых, сохраняясь в народной памяти в течение столетий и тысячелетий, постепенно ретушировались, сглаживались и претворялись в формы, более близкие к реально существующим в природе.

Эти как бы мозаически составленные из разностихийных элементов звери в античности были осознаны как плод фантазии далёких обитателей Иранского плоскогорья. И если Аристофан, двустишие из текста которого послужило темой для специальной статьи Ф.А. Розенберга, [1] называет эти фантастическое чудовища персидскими, мы, разумеется, не имеем основания связывать их именно с персами, а не с каким-либо иным из иранских народов: от афинского поэта V века

(5/6)

до н.э трудно было бы ожидать строгого различения отдельных племён Ирана. Распространённость если не представления, то воспоминания об этих чудовищах среди различных иранских и кавказских народов даёт основание предполагать обычность уже в древности этих образов не только в собственно иранской среде.

Наличие мотивов чудовищ в не-иранской среде, притом не только в армянской, но и в среде народов, в большей чистоте сохранивших свой яфетический облик, не может не поставить вопроса о необходимости ещё большего расширения круга, в котором следовало бы искать первоисточники этих представлений, так часто приурочиваемых к горам Кавказа.

Материал для изучения хотя бы только вопроса об условиях сложения и развития «звериного стиля и тератологического орнамента разносторонен и богат. Очень много данных вскрывается и древне